When she moved into his tiny house in Stroud, and took charge of his four small children, Mother was thirty and still quite handsome. She had not, I suppose, met anyone like him before. This rather priggish young man, with his devout gentility, his airs and manners, his music and ambitions, his charm, bright talk, and undeniable good looks, overwhelmed her as soon as she saw him. So she fell in love with him immediately, and remained in love for ever. And herself being comely, sensitive, and adoring, she attracted my father also. And so he married her. And so later he left her - with his children and some more of her own.
When he'd gone, she brought us to the village and waited. She waited for thirty years. I don't think she ever knew what had made him desert her, though the reasons seemed clear enough. She was too honest, too natural for this frightened man; too remote from his tidy laws. She was, after all, a country girl; disordered, hysterical, loving. She was muddled and mischievous as a chimney-jackdaw, she made her nest of rags and jewels, was happy in the sunlight, squawked loudly at danger, pried and was insatiably curious, forgot when to eat or ate all day, and sang when sunsets were red. She lived by the easy laws of the hedgerow, loved the world, and made no plans, had a quick holy eye for natural wonders and couldn't have kept a neat house for her life. What my father wished for was something quite different, something she could never give him - the protective order of an unimpeachable suburbia, which was what he got in the end.
The three or four years Mother spent with my father she fed on for the rest of her life. Her happiness at that time was something she guarded as though it must ensure his eventual return. She would talk about it almost in awe, not that it had ceased but that it had happened at all. | Когда Мама переселилась в его домик в Страуде, взяв на себя заботу о его четырёх малых детях, ей было тридцать, и она всё ещё была красива. Мне кажется, что до него ей не встречались такие мужчины, как он. Этот довольно самодовольный молодой человек, с его благочестивой претензией на элегантность, жеманными манерами, музыкальностью и честолюбием, с его обаянием и красноречием, и притом, несомненно, привлекательный внешне, покорил её с первого взгляда. Так что, сразу влюбившись в него, она сохранила эту любовь навсегда. Да и она тоже привлекла отца к себе – миловидная, легко ранимая и боготворившая его. И он взял ёё в жёны. А потом оставил её – со своими детьми и вдобавок с её собственными.
Когда он бросил её, она перевезла нас в деревню и стала ждать. И ждала тридцать лет. Я не думаю, что она когда-либо поняла, чтó заставило его покинуть её, хотя причины были вполне очевидны. Она была для этого пугливого человека слишком честной, слишком естественной, да и слишком далёкой от тех удобных принципов, по которым жил он. Ведь, в конечном счёте, она была деревенской девчонкой – неуправляемой, смешливой, преданной. Беспорядочная и озорная, словно галка, копошащаяся у печной трубы, она свивала своё гнездо из тряпья и побрякушек, радовалась солнечному свету, пронзительно кричала при виде опасности, во всё встревала и была бесконечно любопытна. Она то забывала о еде, то, наоборот, ела круглый день, а багряный закат встречала пением. Она жила по простым, как изгородь, законам, любила весь мир и не строила никаких планов; она зорко и благоговейно воспринимала удивительные явления природы и никогда за всю свою жизнь была не в состоянии поддерживать в доме уют. А отец желал совершенно иного, чего она никак не могла ему предоставить, – безупречного и ограждающего от забот порядка в пригородном доме – того, что он в конце концов и получил.
Те три или четыре года, что Мама прожила с моим отцом, дали ей пищу на всю оставшуюся жизнь. Счастье, которое испытывала в тот период, она хранила так, как будто оно должно было когда-нибудь вернуть ей мужа. Об этом счастье она говорила с каким-то священным трепетом – не перед тем, что оно ушло, а что оно вообще состоялось.
[Subject edited by staff or moderator 2007-02-12 16:27] |