When she moved into his tiny house in Stroud, and took charge of his four small children, Mother was thirty and still quite handsome. She had not, I suppose, met anyone like him before. This rather priggish young man, with his devout gentility, his airs and manners, his music and ambitions, his charm, bright talk, and undeniable good looks, overwhelmed her as soon as she saw him. So she fell in love with him immediately, and remained in love for ever. And herself being comely, sensitive, and adoring, she attracted my father also. And so he married her. And so later he left her - with his children and some more of her own.
When he'd gone, she brought us to the village and waited. She waited for thirty years. I don't think she ever knew what had made him desert her, though the reasons seemed clear enough. She was too honest, too natural for this frightened man; too remote from his tidy laws. She was, after all, a country girl; disordered, hysterical, loving. She was muddled and mischievous as a chimney-jackdaw, she made her nest of rags and jewels, was happy in the sunlight, squawked loudly at danger, pried and was insatiably curious, forgot when to eat or ate all day, and sang when sunsets were red. She lived by the easy laws of the hedgerow, loved the world, and made no plans, had a quick holy eye for natural wonders and couldn't have kept a neat house for her life. What my father wished for was something quite different, something she could never give him - the protective order of an unimpeachable suburbia, which was what he got in the end.
The three or four years Mother spent with my father she fed on for the rest of her life. Her happiness at that time was something she guarded as though it must ensure his eventual return. She would talk about it almost in awe, not that it had ceased but that it had happened at all. | Когда мать вселилась в свой крошечный домишко в Страуде и ушла в заботы о его четверых детишках, ей было тридцать, и она была еще хороша собой. Никогда прежде, я полагаю, она не встречала никого, подобного ему. Этот несколько самодовольный молодой человек с его неизменным аристократизмом, куртуазностью манер, музыкальный, честолюбивый, обаятельный, красноречивый и, бесспорно, привлекательный, покорил ее с первого взгляда. Итак, она влюбилась в него мгновенно и осталась влюблена навсегда. А поскольку и сама была милой, чувственной и любящей, отец тоже потянулся к ней. Вот так они поженились. А затем он бросил ее – вместе с его детьми, к которым добавились несколько ее собственных.
Когда он ушел, она перебралась вместе с нами в деревню и принялась ждать. Она ждала тридцать лет. Не думаю, что йе когда-либо приходило в голову, что заставило его покинуть его, хотя причина была, в общем-то, ясна: просто она была чересчур честной, чересчур естественной для этого испуганного мужчины; слишком далека была она от законов его упорядоченной жизни. Ведь она была всего лишь деревенской девушкой: беспорядочной, взбалмошной, любящей. Озорная и стервозная, как сорока на крыше, она таскала в свое гнездышко всякую дребедень и блестящие побрякушки, была счастлива от солнечных лучей, истошно вопила, когда было страшно, подглядывала, была ненасытно любопытной, забывала поесть или, напротив, жевала весь день напролет, при алеющем закате принималась петь. Ее законы были просты, как живая изгородь, она была влюблена в мир, не рассуждала о будущем, распахнув глаза, дивилась чудесам природы и неспособна была позаботиться об уюте своего жилища. То, к чему стремился отец, выглядело совсем иначе: ведь это было нечто такое, чего бы она никогда не смогла ему дать: защищенный покой безукоризненной жизни в пригороде, - совсем не это досталось ему в итоге.
Трех-четырех лет, проведенных матерью с отцом, хватило ей до конца дней. Именно свое счастье тех времен она бережно хранила, как будто это могло бы помочь вернуть его. Она говорила об этом почти благоговейно: не о том, что все прошло, но о том, что все это вообще было с ней.
[Subject edited by staff or moderator 2007-02-12 16:34] |