Вечером следующего дня мы встретились со Степаном на стадионе; билеты мы покупали заранее,— как всегда, три места рядом. Но Риммы с ним не было.
— Что ты ей сказал вчера, Степан? — спросил я тихо, но жестко.
— Что не люблю ее, — вот что я ей сказал! И ни о чем больше не спрашивай. Гляди, Кока-то наш плох...
Как раз в эту минуту Коке дали отличный пас, а он даже не попал ногой по мячу.
— С поля Кутузова! — завопил, сложив ладони трубкой, наш сосед и вскочил, роняя с колен портфель, из которого посыпались бухгалтерские бланки, половина булки с колбасой и бумажные стаканчики.
И стадион подхватил и стал скандировать с торжествующим презрением:
— С по-ля! С по-ля!
Он был жесток, стадион. Он мгновенно забыл о том, сколько раз аплодировал этому высокому русому парню с такими талантливыми ногами.
Сейчас он видел только его позор и требовал его заменить. А Кока, отяжелевший от вчерашнего чешского пива и пришибленный несущимся отовсюду улюлюканьем, беспрестанно терял мяч и бил непонятно куда. И вдруг, собрав, видимо, все силы, он изумительно красиво перекинул мяч пяткой через голову самому себе на выход, перепрыгнул через подставленную ногу рыжего венгра и ударил уже почти с самой ленточки. Весь стадион, и веря и не веря, привстал, что-то крича и швыряя в воздух кепки, зонтики, плащи. Счет стал 1:1. И тут же раздался свисток судьи.
Венгры, присев на корточки, фотографировались в центре поля, а наши ребята в темных от пота футболках понуро пошли в раздевалку. И самым понурым был Кока, хотя он и спас команду от поражения... Нам стало жаль Коку: все-таки он был наш, с Четвертой Мещанской. Мы зашли к нему в раздевалку. Нас долго не пропускали, но потом пропустили. Все футболисты уже ушли, а Кока все еще мрачно сидел, закутавшись в мохнатое полотенце.
— Не будешь в следующий раз пить перед матчем! — сказал я. — А все-таки штуку ты здорово забил, Кока...
Он вдруг по-детски заулыбался.
— А это действительно ничего, кажется, вышло: пяткой через голову самому себе на выход. — И вдруг снова помрачнел.
Потом он стал одеваться. И с появлением на нем белой рубашечки, пестрого пиджака с разрезом позади, небесных брюк, остроносых мокасин и уже известного бронзового перстня снова превратился из грустного мальчишки в великого футболиста. | On the evening of the following day, I met up with Stepan at the stadium; we had already bought our tickets--three seats together, as always. But Rimma wasn't with him.
"What did you say to her yesterday, Stepan?" I asked, quietly, but sternly.
"That I don't love her--that's what I told her! And don't ask any more about it. Hey, look at Koka there, our bad..."
Just at that moment they sent Koka a terrific pass, but his foot never touched the ball."Get Kutuzov off the field!" our neighbor began to shout through his cupped hands, leaping up, dropping a briefcase from his knees, spilling out bookkeeping forms, half a roll with sausage, and paper cups.
And the stadium took up the cry and began to chant, with triumphant contempt:
"Off the field! Off the field!"
It was cruel, the stadium was. For a moment it forgot how many times it had applauded that tall, fair-haired lad with such talented feet.
Now it saw only his disgrace, and demanded that he be replaced. While Koka, made heavy from yesterday's Czech beer and dispirited at the hooting from all sides, kept on losing the ball and kicking who-knows-where. But suddenly, evidently summoning all his strength, he amazingly, beautifully flipped the ball with his heel over his own head and forward, jumped across a red-headed Hungarian's leg, and struck, almost from the goal-line itself. The whole stadium, believing and disbelieving, rose to its feet, shouting and flinging caps, umbrellas, coats into the air. The score was 1:1. And just then the referee's whistle blew.
The Hungarians squatted down at the center of the field and were photographed, while our boys, their jerseys dark with sweat, dejectedly went off to the locker room. And the most dejected of all was Koka, although it was he who had saved the team from defeat. We felt sorry for Koka: he was ours, after all, from 4 Meshchansky. We went off to find him at the locker room. For a long time they wouldn't let us in, but finally they did. All the football players had already gone, but Koka was still sitting there gloomily, wrapped in a Turkish towel.
"Next time, don't drink before a match!" I said. "But anyhow, you gave it a good kick, Koka..."
Suddenly he smiled like a child.
"It was really nothing; it seems like it just happened: with my heel over my head, and forward." And suddenly he fell silent again.
Then he began to get dressed. And in his white shirt, multicolored jacket with a slit in the back, sky-blue trousers, pointed moccasins, and the already-mentioned bronze fingers, he changed back from a melancholy little boy, into a great football player.
|